Создание пешеходных зон и общественных пространств в Москве должно было стать первым шагом на пути формирования социально дружелюбной городской среды — с открытыми дворами, домашними лекториями, ярмарками соседских товаров, фестивалями квартирной кухни и долгожданным возвращением столов для домино. Но москвичи, как и жители других городов России, не спешат объединяться в едином добрососедском порыве и по-прежнему стремятся к обособленности.

Жить дружно и весело мешает посткоммунальная психология. Побороть ее смогут по-настоящему интересные идеи благоустройства общественных зон, появление жилых домов нового типа и дроны, приносящие продукты.

Небедные люди

Одним из наиболее интересных примеров соседского сожительства в российской истории были фаланстеры и дома-коммуны, которые, впрочем, так и не прижились ни в Москве, ни в Петербурге.

«Моя семья принадлежала к среднему классу — разночинцы, позднее их стали называть интеллигенцией; почти все становились преподавателями, — вспоминает Екатерина Емельянова, автор Instagram-блога «Проект Мухомор». — Естественно, и женщины в семье получали соответствующее образование, учительствовали. Но особым революционным духом и стремлением к потрясению основ моя семья не отличались, поэтому к таким шокирующим начинаниям, как, например, коммуна на Знаменской (для эмансипированных женщин), мои родственники и не приближались. Зато в благополучное время в имении под Смоленском, принадлежавшем Вере Вейдлих (моей двоюродной прабабке), собирались большие молодежные компании — не только родственники, но и друзья, соседи по городской квартире. Жили вместе целое лето и на каникулах — развлекались, издавали семейные журналы, музицировали, ходили в лес, играли свадьбы. В этом имении познакомились и поженились мои прадед с прабабкой. После начала Первой мировой, когда патриотические настроения были на подъеме, возникло большое количество общественных комитетов...»

В 1918-1920-м, когда жизнь стала трудной и голодной, объединение друзей и соседей приняло совсем другие, экономические формы. «В трудной экономической ситуации соседское сообщество не приходится как-то специально развивать — оно самоорганизуется, — поясняет Екатерина Емельянова. — Например, в 1918 году моя прапрабабка Надежда Васильевна Постникова организовала в своем доме на Немецкой улице в Москве дежурства по кухне. Естественно, старые квартиры уплотнили и превратили в коммуналки, но новые соседи были преподавателями из Технического училища, где работал мой прапрадед, так что договориться им было легко. Все соседи скидывались продуктами и дровами и по очереди готовили обед на весь дом. Это позволяло экономить топливо и находить недостающие продукты. А еще квартиронаниматели объединялись при покупке хлеба, молока, мяса и прочего, чтобы уменьшить "хвосты" (очереди)».

Петроградской части семьи Екатерины Емельяновой в это время приходилось еще хуже — голод был страшный. «После первой голодной зимы 1918 года в Петрограде появились коллективные огороды, — продолжает Емельянова. — Возможно, после пережитого голода идея ведения натурального хозяйства казалась петроградцам очень привлекательной. Например, мой дед, в начале 1920-х ходивший в 27-ю трудовую школу на Крестовском, вспоминал, что школа имела сельскохозяйственный уклон».

«По тем временам дворы вообще были заменителями сегодняшнего интернета, — считает Александра Синилова, директор департамента по работе с девелоперами Savills в России. — Любая форма застройки, образующая внутренний двор, являлась неким центром коммуны. Во дворе можно было получить информацию от дяди Пети о состоянии экономики в мире — аналог РБК. Федор Михайлович был прекрасным спортивным экспертом — а-ля "Матч ТВ". Дед Матвей — местным Gismeteo, баба Нюра знала все дворовые и околодворовые сплетни — это Woman.ru. Поэтому все соседи стремились во двор — это был источник общения и обмена информацией. Сегодня, к сожалению, таким двором выступают социальные сети и обычные поисковые системы».

Былое и быт

Павел Гнилорыбов, москвовед, член совета Вольного исторического общества, полагает, что дома-коммуны как утопический продукт социальной инженерии потерпели крах прежде всего потому, что в 1920-е у людей «еще не атрофировалось чувство собственности». «Но была парочка удачных проектов — скажем, на Гоголевском бульваре в Москве построили коммуну для архитекторов, там никто не ссорился, — рассказывает эксперт. — Еще возводили дома для полярников, авиаконструкторов, старых большевиков, преподавателей, композиторов, артистов — там тоже все было хорошо. Вообще, там, где коммуны строили без лишнего фанатизма, оставляя человеку хотя бы несколько квадратных метров жилья и возможность закрыться от всех, было неплохо. Зато теперь мы понимаем, почему житель России проводит в туалете по полчаса и читает журналы! Это — остатки той самой посткоммунальной психологи».

Антон Финогенов, генеральный директор Института территориального планирования «Урбаника», градостроитель, специалист по пространственному планированию, соглашается: такого рода проекты показали, что люди готовы к коренным изменениям гораздо меньше, чем здания. «Так уж сложилось, что общественная деятельность была дискредитирована государственными попытками внедрения крайних форм насильственной социализации, — поясняет эксперт. — Поэтому от одной крайности, дома-коммуны, мы перешли к другой — дому-крепости. Дом-крепость — это, в первую очередь, культурный феномен, вызванный социально-экономическими особенностями последних ста лет. Лишь к концу 1980-х квартира превратилась в полноценную частную собственность, но вот подъезды, фасады домов, придомовые территории массовый горожанин продолжает считать общими, не своими. Отношение к этим пространствам соответствующее».

Плохие или «никакие» отношения с соседями сегодня — также наследие коммунальных кухонь, поддерживает Алексей Смирнов, архитектор. «Дома-коммуны начала XX века были слишком идеальными и исповедовали образ нового идеального человека, — говорит Денис Ромодин, старший научный сотрудник Государственного центрального музея современной истории России (ГЦМСИР). — Они показали полную неспособность существовать ни в том времени, когда были созданы, ни годы спустя. Даже те принципы, которые архитекторы пытались перенести отчасти из таких идей в 2000-е, в престижные современные проекты, не сработали. Общие холлы стоят пустыми, общие пространства не работают».

Отдельная квартира в мегаполисе остается главной жизненной целью для горожанина, все боятся «коммуналок», а арендное жилье, даже если снимают его всю жизнь, воспринимают как временное. «Коммунам и фаланстерам следуют коливинги, — напоминает Амир Идиатулин, генеральный директор архитектурной студии IND architects. — IKEA исследовала отношение современных людей к коливингам, и респонденты отметили два главных преимущества от совместного проживания: больше возможностей для социализации и возможность делить расходы на услуги общего пользования. При этом главная тревога опрошенных по-прежнему — потенциальная нехватка приватности, личного пространства».

Борис Юшенков, координатор Центра прикладной урбанистики, парирует: да, футуристические дома-коммуны не прижились, но они переродились в обычные жилые дома. «Это не целые дома, а скорее коммуны-квартиры, эколофты, а за пределами города — экопоселения или экофермы, — поясняет эксперт. — У них своя история, свои внутренние отношения, они могут возникать или закрываться, но они есть. Пример квартиры-комунны, которая мне очень нравится, — Дом на Среднем (община в квартире на Среднем проспекте Санкт-Петербурга — прим. «Дома»)».

Инженеры общества

Наибольший вред идее соседской открытости, по словам Павла Гнилорыбова, по-прежнему наносит социальная инженерия, которую исповедуют современные урбанисты. «Они считают, что являются носителями высшего знания, и сами решат, куда людям нужно ходить, какие тропы выбирать и какие детские площадки ставить, — размышляет эксперт. — Но обыватель — не дурак, он сам увидит примеры хорошего объединения жителей вокруг достойных инициатив. За сто лет нас отучили от частной собственности, загнали во все эти колхозы, и сейчас человек стремится максимально обособиться. Это здоровое экономическое чувство, но в любом городе инертность людей можно преодолеть путем реализации интересной идеи. Люди взаимодействуют, когда ставят шлагбаум, приватизируют землю под домом, пытаются заменить двери на дореволюционные. Да, там много криков, но не забывайте — нас сто лет от этого отучали. В Москве жители не инертны — просто власть нужно передать от управ, где все решения принимаются непрозрачно, к муниципальным собраниям. Ну и давайте будем честны: когда у человека зарплата 15 тысяч, ему не до общественных активностей. Будем не богаты, но хотя бы обеспечены — пойдем и в кинозалы, и в библиотеки. Повсеместно, от Анадыря до Краснодара».

Впрочем, богатые тоже плачут: в 2010-е годы один крупный девелопер попытался на Пречистенке возродить доходный дом со всеми атрибутами — обеспеченными жильцами, разговорами об искусстве, сигарной комнатой. Ничего не получилось: люди не нашли общих тем.

Компот без сухофруктов

Эксперты «Дома» убеждены: вся архитектура будущего будет подчинена не только «тонким материям» взаимодействия с городской средой, но и «танцу на цыпочках» с общественными пространствами. «Если пять лет назад архитектор был зодчим одного конкретного дома, то сейчас он уже невольно думает, как вписать свое творение в город, какова этажность зданий рядом, чтобы компота из сухофруктов не получилось, — отмечает Павел Гнилорыбов. — Возник запрос на дворы без машин, на дворы с интересными, а не стандартными детскими площадками, с качественным озеленением, где втыкают не сухие чахлые палки, а высаживают уже взрослые деревья. Архитектор наконец-то стал видеть пространство вокруг и стал на голову выше — теперь он планирует значительно большее пространство по площади и соприкасается с большим количеством городских активностей».

Архитекторы активно отрабатывают запрос и на малоэтажные проекты (6-8 этажей), в которых в принципе проще взаимодействовать с соседями, чем в 22-этажных башнях. «Если в доме 12 квартир, конечно, взаимодействовать легче, — полагает Павел Гнилорыбов. — Если 396 — уже не так просто. Но, с другой стороны, сейчас собственники массово создают чаты или сообщества своих домов, где решают проблемы не только вони в лифте, но и благоустройства территории».

Мейнстрим современной экономики в том, что бизнес становится все более социально ответственным, капитализм будущего — это социально ответственный капитализм, убежден Иван Колманок, преподаватель МАрхИ, сооснователь архитектурного консорциума I-Renovation (участник конкурса на реновацию жилого фонда Москвы), партнер архитектурной студии AI-architects. «Социально ответственный девелопер предусмотрит в проекте те сервисы, которые сделают жизнь жильцов дома и жителей района в целом лучше, — размышляет Колманюк. — Многие люди не вовлекаются в локальные соседские активности, так как они решают другие задачи — им нужно выживать, оплачивать кредиты, зарабатывать на пропитание и квартплату. Желание быть социально причастным находится на другой ступени пирамиды потребностей и, как известно, возникает, когда иные потребности удовлетворены. Плюс для того, чтобы вовлекаться в социальные активности, нужно понять, что то, что за вашей дверью — это тоже ваше — ваш подъезд, ваш двор, ваш район, ваш город».

Старая, старая сказка

В старом фонде объединяющим соседей фактором уже сейчас становится, например, совместная работа над воссозданием интерьеров в парадных (в доме Бака и других домах в Петербурге) и «встречи по пятницам» в расположенных в жилых домах библиотеках (в Москве). Некоторые соседи уже сейчас проводят ярмарки выходного дня — когда один приносит домашний сыр, другой — пиво, а третья — связанные собственноручно палантины. «Я слежу за московским районом Сокол, и там в силу исторических особенностей добрососедства все перечисленные активности действуют, — рассказывает Павел Гнилорыбов. — Недавно видел, как киргизы в Москве во дворе обычного дома проводили праздник, угощали жителей восточными блюдами и сладостями. Все веселились и улыбались так, как будто вернулись в 1957 год».

Борис Юшенков поддерживает: соседские активности ни в старом, ни в новом фонде невозможно навязать сверху, в приказном порядке. «Все, что начинается с корня "добро..." основано на добровольности, то есть на свободном желании что-либо сделать или куда-либо вовлечься, — напоминает он. — Если не давать возможности людям самоорганизовываться для решения волнующих их вопросов, самостоятельно объединяться в интересные им сообщества, если пытаться этими процессами жестко руководить, то ничего путного не получится. Но наши чиновники боятся отдать даже чуть-чуть власти, они все должны контролировать, издавать разнарядки, инструкции и прочие дизайн-коды. То, что вы называете "социальным дружелюбием", к сожалению, всего лишь попытка властей решить привычными им методами то, что такими методами в принципе не решается. В лучшем случае это заканчивается равнодушием, в худшем — недовольством жителей, что мы и видим сегодня в ряде городов России. Нанесение добра и причинение пользы по инструкциям и стандартам — это российский вариант хождения по граблям. Логика простая: если это работает на набережной Ньюхавн в Копенгагене, то должно работать и во 2-м Лагерном проезде в Саратове».

Давайте побеседуем

Интересные примеры домов с широким набором общественных зон реализуются по всему миру. В Мадриде это комплекс Mirador, спроектированный архитекторами MVDRV, — дом состоит их небольших групп квартир, собранных вокруг центрального общественного пространства. Группы квартир сформированы по принципу сообществ, объединяющих жильцов той или иной социальной страты, — семьи с детьми, пожилые, молодые пары.

В Нью-Йорке есть интересный 34-этажный жилой комплекс VIA 57 West, спроектированный бюро BIG. Это здание — нечто среднее между американским небоскребом и европейским кварталом, организованным вокруг внутреннего двора, где есть пространство для вечеринок. На крыше расположены солярий и баскетбольная площадка, кроме того, в распоряжении жильцов — тренажерный зал, игровая комната с бильярдными столами, гольф-тренажер, читальный зал, кинотеатр, детская комната, бассейн...

По мнению экспертов «Дома», непременным атрибутом двора XXI века в России же должны быть беседка для жителей, полноценная развивающая детская площадка, небольшой фитнес-комплекс. «Можно много работать с деревом — это дешево, вдохновляет детей, местных мастеров на все руки, — считает Павел Гнилорыбов. — Пространства у первых этажей обязательно должны отдаваться под палисадники и частные цветники. Извините, человеку клочок земли нужен не только после смерти, но и при жизни. Будущее и за городскими огородами — чтобы люди понимали, как шалфей с пыреем растут. Об этом мечтал еще русский ученый-агроном Андрей Болотов».

Иван Колманюк убежден, что для начала нужно пересматривать сам подход к обустройству общественных пространств. «Да, те же детские площадки нужны, но не нужно делать их в каждом дворе, лучше сделать более качественную площадку для нескольких домов в одном из дворов, а в других создать иные активности, — поясняет эксперт. — И не стоит на одной площадке объединять детей разных возрастов, у малышей должна быть своя площадка, у младших школьников — своя, у подростков — отдельная. В каком-то из дворов вместо газона может появиться, например, подогреваемый бассейн, который в холодное время года закрывается и превращается в каток. В другом можно насыпать большой холм и устроить там амфитеатр, который в теплое время будет и летним театром, и лекторием, и площадкой для районных праздников, а зимой превратится в снежную гору для катания на санках. В следующем дворе, особенно если там достаточно солнца, можно сделать огромную песочницу и пляж».

Борис Юшенков рекомендует вовлекать в общественную придомовую жизнь жильцов на самом раннем этапе — раньше, чем появляется техническое задание. «Проинформировать всех, выявить неравнодушных, исследовать их запросы, сценарии поведения, возможности территории, собрать людей несколько раз, объяснить, что им предлагается и какое участие ожидается от них, — перечисляет эксперт. — Лучше, если активные жители сами проведут исследование своего двора, поговорят с соседями, сами сформулируют техническое задание, а затем сами примут работу проектировщиков и строителей. Да, в итоге проект благоустройства конкретного двора может сильно отличаться от общероссийских стандартов. Это нормально, зато он будет востребован жителями, отвечать их запросам».

Амир Идиатулин соглашается: уже сейчас власти, застройщики и архитекторы в силах создавать «дома будущего». «Практика соучаствующего проектирования, когда будущие пользователи объекта вовлекаются в процесс формирования технического задания, очень полезна, так как позволяет создать сквер, детскую площадку, построить дом с тем набором функций, которые будут востребованы людьми, а не станут плодом неких абстрактных, обобщенных представлений заказчика и проектировщика».

Борис Юшенков уверен, что рынок эволюционирует, конкуренция возрастает и появляется все больше людей, которые готовы «голосовать рублем» за европейский вид придомовой территории, подъездов, общественных пространств. Россияне ездят в Европу и понимают, что они вправе требовать большего качества жилья, а не просто копий советской «панели».

Эксперты убеждены, что уже через 10 лет жилой дом без «соседского центра» будет восприниматься как неполноценный. А пока некоторые девелоперы делают формирование соседских сообществ своей маркетинговой фишкой, организуя регулярные мероприятия для жителей.

Прекрасное далеко

Эксперты констатируют, что ключевой проблемой российских урбанистов и архитекторов остается «слишком много разговоров о городской среде» в условиях отсутствия общего вектора и ценностей. «Причина — не было массового заказа от государства и бизнеса, но вот теперь такой заказ стал появляться, — поясняет Антон Финогенов. — Это возможность для архитекторов "новой волны", уже есть примеры успеха. Растет комплексность решений — пока не повсеместно, но есть устойчивый запрос на проектирование не только в масштабе здания и нескольких метров вокруг, а именно на комплексный проект, где находят свое место компетенции не только архитекторов, инженеров и маркетологов, но и ландшафтных дизайнеров, урбанистов, социологов. Задача государства — стимулировать приход крупного бизнеса в сектор общественных пространств общерайонного или общегородского значения».

Европейский опыт показывает, что соседское сообщество может быть самостоятельным, а соседский центр — самоокупаемым, подчеркивает Борис Юшенков. «Но там другие традиции, другое отношение к самоуправлению, — вздыхает эксперт. — По нашему опыту, чтобы соседское сообщество было устойчивым, оно должно развивать реальную деятельность, в том числе приносящую доход, и выходить на самоокупаемость. Это сложная задача, она может быть решена не раньше чем через год после запуска. Поэтому первые год-два соседский центр нуждается в поддержке, в том числе финансовой, иначе он выдохнется и сойдет на нет».

Одним из поводов для создания соседского сообщества может быть неотвратимо приближающаяся технология доставки товаров дронами, прогнозирует Юшенков. «В ближайшие годы продвинутые сети захотят внедрить эту технологию в больших городах — а как доставлять товары дроном в многоквартирный дом? — рассуждает эксперт. — Ответ — в совместном использовании крыши дома соседским сообществом: жители договариваются, делают на крыше площадку для приема дронов, обеспечивают поочередное дежурство и разносят посылки по квартирам. Под эту идею свое сообщество можно собрать в каждом жилом доме. Стимул для жителей: товар с доставкой обещает быть в полтора-два раза дешевле, чем товар из магазина. Кто откажется от экономии? 300 лет назад горожане жили без канализиции, 30 лет назад — без сотовой связи. Через 10 лет мы будем воспринимать создание соседского сообщества в жилом комплексе как норму. Поэтому уже сейчас надо проектировать дома и городскую среду как чистый холст, на котором удобно нарисовать то, что будет нужно именно пользователям этого холста».